Судебная книга.
Мы жили в годы немоты,
когда не он, не я, не ты,
сказать всей правды не могли…
рядами брошенных могил
погост лишь с нами говорил
(От автора)
В истории Человечества случаются периоды… массового умопомешательства: восстание Савонаролы во Флоренции, выступление санкюлотов, Большевистский переворот, нацизм… в коллективном сознании происходит смена полюсов, черное становится белым, белое — черным, а земля становится красной.
Наше коллективное бессознательное подобно плаценте, базируется на инстинктах самосохранения и размножения, не только и не столько каждого человека, но и каждого рода, семьи, сообщества. Так в неуютные времена выживания человечества, зарождалось Сообщество, основанное на потребности в теплоте, заботе, эмпатии, продолжении рода, сохранении Духа и Души рода. Иначе выжить было невозможно.
Но Боже мой, что происходит с этим Сообществом в периоды Тьмы…
Словно кто-то невидимый впрыскивает в нашу плаценту яд, по родовым путям бежит уже не живительная влага неги и счастья, а соляная кислота. Плацента начинает отторгаться Вселенной с ее неизменной гармонией и… пытается существовать отдельно. Отдельно от законов развития, от заповедей: не убий, не укради, от Человека сотворенного по образу и подобию… отдельно от Души, ибо невозможно доказать отравленной плаценте, что она суть не желудок, не инстинкты, но Душа. Род перерождается в стаю, плацента в желудок.
Деньги, яхты, особняки, машины становятся более реальны, чем Творчество, Вдохновение…
Нет для них больше Вечной жизни, где имеет смысл сохранять свой Дух и Душу, остаются лишь инстинкты, которые живут здесь и сейчас, и требуют получения удовольствий в виде все тех же изысканных напитков, крутых тачек (все круче, и круче, и круче...), яхт, особняков. И желательно поровну, но в строгом соответствии с иерархией, по постановлению реввоенсоветов о равенстве, путем массового голосования.
Отравленная плацента начинает чувствовать себя Великим Судией, Вершителем Судеб, Венцом Творения, которому подвластно все. Опьяненная «всевластием» и безнаказанностью она с упоением вершит свой «праведный» суд, экспроприирует у экспроприаторов, устанавливает диктатуру пролетариата (якобы пролетариата), демократично, путем всеобщего голосования, делит снятые с убитых сапоги. Безусловно, дорогой читатель, к демократии это не имеет никакого отношения.
И вот парадокс, чаще всего в эти жернова попадают отнюдь не богатые воры и преступники, облеченные всеми четырьмя видами власти, а учителя, врачи, художники, судейские, адвокаты, писатели, поэты, священники, словом все те, кто призван сохранять три столпа нации: язык, культуру и историю.
Мерой, приговором, виной для Человека в дни Тьмы становится наличие у него Таланта, подаренного Богом, наличие связи и понимания Вселенной и ее законов.
Словно учуяв, что материальные ценности быстро растворяются в балах, попойках, а будущее ускользает, стая требует отнять Талант и разделить его поровну, или, на худой конец, задокументировать Вдохновение, организовать пункт выдачи Таланта.
Вот вам теорема, господа, что ж, попытаемся доказать ее на примере нашей истории. Нащупать точки, по которым построена эта кривая Лагранжа. Уверяю вас, среди архитекторов катастрофы, мы не найдем ни одного инопланетянина,хтоническое существо, залетевшее к нам из загробного мира, только все тех же безмерно жадных, трусливых и подлых людей.
Как известно людям, имеющим несчастье родится в России за пределами столицы, она имеет тысячелетнюю историю, историю с претензией на Великую Империю. Все развитие России было подчинено центру этой империи начиная с эпохи Ивана Грозного. Не будем заглядывать столь далеко в прошлое, отметим лишь, что с тех пор история России движется словно по заколдованному кругу, меняя транспортные средства с тройки резвых лошадей, на поезда, а потом и самолеты, но неизбежно возвращаясь к императиву империи. Все больше забывая о славных вечевых традициях Новгорода, Пскова, Смоленска, как и о нуждах столь древних городов, что историю пришлось подкорректировать.
Наше исследование будет касаться небольшого, по историческим меркам, промежутка времени, начиная с 21 сентября 1895 года и заканчивая 40 годом прошлого века.
В основу этой книги положены подлинные воспоминания современников, жившими в страшное время Красного террора, оттого катастрофа становится явственней и страшнее.
Калашный ряд, того времени, был подобен редакции толстого и популярного журнала, куда приглашали маститых писателей, поэтов, видных политиков… богему, привыкшую уже рассуждать с позиции своего авторитета, от того они не говорили, а изрекали, бросали увесистые фразы, оглядывая толпу, в поисках аплодисментов, всеобщего признания и рейтингов. И надо же было именно в эту редакцию зайти мальчишке с лукавыми серыми глазами, извиняющейся улыбкой, в простом деревенском тулупчике и извозчичьей шапке.
Чем-то недовольный маститый литератор (день не задался), презрительно окинул суконный вид «крестьянина» сверху вниз, и поставил «печать»: «этот никогда у нас своим не будет». За что, впрочем, получил дерзкий взгляд мальчишки. Того же мнения придерживался и сторож заведения, в чьи обязанности входило обнести сотрудников чаем с колбасой. Есенин протянул было руку к соблазнительному подносу, но сторож был начеку, ловко отводя поднос в сторону, сторож взглядом остановил Сергея, что красна девица строптивого коня…
Ожидание продлилось несколько часов, однако, никакой манны небесной, в виде снисходительного приема у главного редактора, так и не случилось… Нет, манна не закончилась, ей редактора обильно снабжала тогдашняя власть. У редактора случился обеденный перерыв на званный ужин, с водочкой и стерлядкой, и он поспешил улизнуть от назойливых посетителей, оставив Есенина с Рождественским, в приемной.
Они брели по набережной Невы, мимо помертвевших оголенных деревьев, темная глыба Исакия казалась городом-призраком, фата моргана, подвешенная на фоне красного заката, и читали друг другу свои стихи. Весьма подходящее занятие для двух молодых поэтов, пока редактор изволит откушать водочки… и то правда, ходють тут всякие, на всех стерлядки не хватит
Тогда еще стихи Есенина пахли ладаном: «Русь… святая...», и в то же время, пробивались не по монастырскому уставу (чинно и благородно), широта и жажда простора, жизни, озорства. Может быть, то и было счастьем… и черт с ним, с Главным Редактором, когда в душе Жизнь, Простор и Озорство.
Война 1914. Первая точка кривой.
Черное,
черное небо.
Злоба, грустная злоба
Кипит
в груди...
Черная злоба, святая злоба...
Многие, не потерявшие на тот момент чувств современники, отмечают небывалый рост патриотизма, который по заказу сверху, пропитал практически все редакции тогдашних газет. От этого дух патриотизма сделался казенным, пафосным, одним словом, типичный «ура-патриотизм»…
Гиппиус в своих дневниках пишет о толпе, которая «физиологически заразилась бессмысленным воинственным патриотизмом». Слава Богу, что быть с толпой для нее оказалось немыслимым, невыносимым. Интуиция этой женщины, способной оставаться собой, со своим разумом, в 20е годы Тьмы спасет жизнь ей и ее мужу — Мережковскому. Интуиция, «молчание и молитвы» (цитата Г.)
Патриотизм — движущая сила войны.
Власть загодя готовила народ к войне и для того у них всегда под рукой есть записные ура-патриоты, отдыхающие от трудов во Франции, Швейцарии…
«Писатели все взбесились. К. пишет: надо доконать эту гидру. Щеголев сделался патриотом. Ничего, кроме «ура» и жажды побед не признает. Тысячи, возвращающихся с курортов (как водится из Швейцарии), создали в газетах особую рубрику: Германские зверства...» (восп.Г.)
...где печатали абсолютную чушь, выдуманную записными патриотами, ни дня, ни минуты не бывшими на войне. Гос.патриоты понятия не имели ни о голоде, ни о холоде, ни об отваливающихся подметках, о цинге, дизентирии, вшах. Про это писать было не велено.
Впрочем, год-два центр Империи еще жил в патриотическом кураже:
«Что ж поделаешь, дело обчее, на всех враг пошел, всех защитить надо», сокрушался придомовой питерский швейцар (восп.Г.)
В декабре 1916 года судьба вновь свела Есенина и Рождественского. Всеволод поступил в вольноопределяющиеся, а Сергей служил рядовым, санитаром в дворцовом Госпитале Царского Села. Совпали увольнительные, несколько часов им было дозволено беззаботно пошататься по набережной Мойки, болтая о своих приключениях и тяготах службы. Тогда же Есенин рассказал о посещении Величествами вверенного им госпиталя:
«Я и «немку»
два раза видел. Худая и злющая. Такой
только попадись — рад не будешь.
Доложил
кто-то, что вот есть здесь санитар Есенин,
патриотические стихи пишет. Заинтересовались.
Велели читать. Я читаю, а они вздыхают:
«Ах, это все о народе, о великом нашем
мученике-страдальце...» И платочек из
ридикюля вынимают. Такое меня зло взяло.
Думаю — что вы в этом народе понимаете?»
Несколько часов счастья от общения с другом в солдатской шинели с красными матерчатыми крестиками на солдатских погонах, худым, осунувшимся, лысым, уже без тени надменной улыбки, но еще хранившим в душе озорство и жажду жизни. Очевидно, у всех власть имущих имеется общая черта, когда народ нужен, они снисходят до аттракционов невиданной щедрости, то раздают подарки «как орехи с елки», то награждают грамотами и благодарностями. Чаще друг друга, но, бывает и народу чего перепадет. А уж когда надобность в народе отпадает, тогда, по меткому выражению Есенина: «никто и спасибо ему (народу) за эту войну и не скажет». Ни за войну, ни за стихи, ни за прозу… только однажды некая дворовая особа прикажет своему камердинеру вынести Есенину пять рублев, за чтение стихов в ихнем (ирония) салоне.
Записные патриоты, чьей задачей была героизация войны и вербовка новобранцев, не утруждали себя благодарностью.
Вчерашние крестьяне, студенты ехали на войну, подгоняемые гос.патриотами и возмущенные газетными «зверствами» Вильгельма, за славой и всеобщей справедливостью, а возвращались калеками, отупевшими от окопной правды войны: голода, цинги…
На войне они уже переступили через некую черту, когда нормой считается снять с убитого солдата фляжку со шнапсом, забрать его сухари, потому как ближайшее индентантство еще не подоспело или было ограблено по дороге.
Они совершенно не понимали чьи интернациональные интересы они защищают, а видели перед собой все тех же вчерашних школьников, так же как и они оказавшихся на этой войне не по своей воле. На войне они были лишь пушечным мясом, приложением к имперским амбициям.
На фронт и с фронта двигалось два потока. Одни оборванные, серые, с грязными бинтами, покрытые въевшейся пылью окопов, другие — бодрые, полные еще жажды славы, великих сражений, с сознанием замутненным ура-патриотами. Постепенно обозы солдат в новеньких шинелях стали иссякать, обозы же с ранеными, напротив, пополнялись с большим постоянством.
