Фронт.
(вст.15.03.20)
На фронте Есенину довелось побывать лишь однажды… Союзники требовали скорейшего наступления русских на севере, опасаясь прорыва Кайзеровских войск при Вердене, генерал Жозеф Жоффр обратился в командующим русским фронтом:
«В предвидении развития, вполне в настоящее время вероятного, германских операций на нашем фронте и на основании постановлений совещания в Шантильи, я прошу, чтобы русская армия безотлагательно приступила к подготовке наступления, предусмотренного этим совещанием».
В ставке хорошо понимали чем может обернутся такая авантюра, но верховный главнокомандующий Николай II, изучивший военное положение по картам, отдал приказ о начале Нарочской операции 3 марта 1916 года.
К озеру Нарочь стали спешно стягивать артиллерию. Обозами и на худых крестьянских лошадках, поскольку основные железнодорожные узлы для российской армии были потеряны за 14-15 годы. К марту удалось перебросить около 600 тяжелых орудий, около 300 легких и запас боеприпасов, достаточный для одних суток наступления. Русский фронт и без того растянутый на сотни тысяч километров сосредоточил основные силы на относительно небольшом участке в районе Западной Двины, между озером Нарочь, болотами и лесами Белоруссии…
Санитарный поезд прибыл на станцию Вилейка поздно ночью, дальше к линии фронта приходилось добираться на тряских телегах, выделенных по распоряжению командира левой ударной группы. Скарба было немного: палатки, брезентовые носилки, бинты, склянки с лекарствами, правда Есенин, вопреки уставу прихватил с собой баян, и всю дорогу горланил матерные частушки под хохот и подзуживание своих товарищей. Чем бы дитя не тешилось...
К утру они прибыли в расположение ударной группы, нашли более-менее сухое место за пригорком и поставили палатки. До атаки оставалась пара часов, возможно это покажется странным, но Сергей не чувствовал опасности, напротив, он был рад вырваться из пропахших карболкой больничных палат. Это была его первая поездка на фронт, потому беспечность его была простительной и понятной.
В пять часов началась артподготовка, а еще через полчаса по траншеям понеслась команда: «примкнуть штыки»…
Их небольшой взвод выстроил прапорщик с лицом пропойцы и тщательно выговаривая слова вел последний инструктаж:
«передвигаться только ползком, по двое, по трое, на расстоянии видимости друг от друга, покойников не брать, на то будет похоронная команда, открытые раны перевязывать ремнями выше рассечения… задача вынести...»
Зычный голос прапорщика прерывался гулом артподготовки.
«Все. Выполнять. Бегом» , - заорал прапорщик и они стремглав помчались через пригорок…
«Первый легкий. Я сам» - кричал Есенин напарнику. Бинт. Перевязка. Спирт, чтоб очухался…
Следующий… тяжелый. Перетянуть ремнем выше голени, зафиксировать…
«Носилки» - орал он напарнику…
Справа поднялся столб земли, Сергея отбросило в сторону. Не было ни мыслей, ни чувств, ни звуков… помутневшее сознание, успело запечатлеть почерневшее дерево, расколотое взрывом у самого корня. Ствол дерева догорал в метре от него, придавив почти спасенного им солдата… помочь ему было уже нельзя. Серое лицо, недвижные, точно стеклянные глаза…
Сергей хотел было протянуть руку и закрыть веки. Не для него, для себя, чтоб не видеть взгляд по ту сторону жизни...
Дальше провал и тьма...
В мир его вернул резкий запах нашатыря, да басовитый голос санитара Ермолая:
«Жив, курилка, в рубашке родился, сучий потрох... слыхал я как ты с утра глотку драл, хорошо поешь, от баб небось отбоя нет. Погодь, сейчас Викентич придет, осмотрит, перевяжет»
Викентич, немолодой доктор, в пенсне и при пышных седых усах, осмотрев Сергея, вынес утешительный вердикт: «легкая контузия, жить будешь»…
Через пару дней Викентич вызвал Есенина к себе:
«Ну вот что, молодой человек, по состоянию здоровья вы годны для армейской службы, однако, взять на себя грех угробить молодого поэта, я не решусь… читал я ваши стихи, да не только матерные…» - усмехнулся доктор. - «По сему, молодой человек, отправляю я вас с обозом раненных до санитарного поезда. Справитесь?»
Сергей кивнул.
«Вот и чудненько, отправка в три».
К двум часам Есенину выдали телегу с той же худой лошадью, что везла его на передовую, велели покормить и почистить. Забота о худой крестьянской лошаденке, той же, живой… хоть ненадолго вернула его в привычный мир. Есенин даже стащил у Ермошки пару яблок для своей Гнедой.
Раненных было трое. Два лежачих и один с перебинтованной рукой. Ровно в три по полудню обоз двинулся к железнодорожной станции, разговоров о жизни не заводили, все были оглушены отступлением, разгромом, смертельной усталостью, болью.
Телегу то и дело приходилось вытаскивать из топкой грязи, которая доходила, порой до ступицы колеса, благо в помощи им не отказывали, ни те, кто шел на передовую, ни те, кто с посеревшими лицами, шел прочь.
В том сражении русская армия потеряла до трети своего состава. Треть состава за небольшой клочок земли размером 10 кв.км. Более тысячи офицеров, около 78 тысяч солдат, которых, по выражению немецкого генерала Людендорфа «утопили в болотах и крови». Германские войска потеряли порядка 20 000 человек.
Дезертирство в армии стало массовым явлением.
Кроме дезертирства и массового братания на фронте происходил прикорм…
Воспоминания Гиппиус. Синяя книга:
«...большевики, не сражаясь, постепенно их (войска) разлагают, заманивают и, главное, как зверей, прикармливают. Навезли туда мяса, хлеба, колбас — и расточают, не считая. Для этого они специально здесь ограбили все интендантство, провиант, заготовленный для фронта. Конечно, и вином это мясо поливается. Видя такой рай большевицкий, такое «угощение», эти изголодавшиеся дети-звери тотчас становятся «колбасными» большевиками. Это очень страшно, ибо уж очень явственен — дьявол.»
Думаю, сейчас уже не секрет, что большевики добывали провиант не только грабежами, но и на деньги Вильгельма, который действовал строго в своих национальных интересах… таким образом, будущее самой Германии тоже приобрело некоторые черты определенности.
Не только интеллигенция жаждала перемен, но и сбившиеся в стаи серые массы, полуголодные, полураздетые солдаты. Тогда зарождалась злоба. Они чувствовали себя обманутыми элитой, царем, Временным Правительством, отправившими их на бессмысленную войну.
Троцкому оставалось лишь соединить эти точки катастрофы, обуздать, подчинить серую массу - «движущую силу» переворота и привести ее, прикормленную, на ошейнике в Москву и Питер. Забраться на броневичок и произнести пламенную зажигательную речь с непременным обещанием светлого, а главное сытого и богатого будущего.
Что мы вообще делали на той войне? Ах да, защищали имперские амбиции Николая II и его двора, увлеченного балами, приемами, погрязшего в коррупции и казнокрадстве. Наложницы царя, берущие взятки. За протекцию. Похлопотать за обувщика, суконщика, мыловара.
Россия прозрела только тогда, когда на марше стали отваливаться подметки.
Прозрела, спросила: «когда же вы нажретесь?», а через полгода опять впала в оцепенение, загипнотизированная новыми вождями.
