1917. Есенинская весна. Часть 15 (1,2,3)
https://youtu.be/YR2aLS0Gcso
Уж так устроен человек, что даже на войне он не может жить только войной. Иначе незачем. И, конечно, при первой же возможности стремится сбежать подальше от смрада и безумия войны. Есенин не был исключением, твердо решив, что в армию Керенского он не пойдет.
Знакомые знакомых в Питере посоветовали ему обратиться в лево-эсеровскую газету «Дело народа». В 1917 году в ходу были лозунги про экспроприацию, да речевки, а стихи были не входу. Стихами сыт не будешь. В редакции же ему предлагали не самый выгодный контракт, но протянуть до следующей весны было можно. Для солидность он взял с собой друга - Иванова-Разумника, весьма известного философа и литературоведа. Узнать прежнего Есенина, чьими стихами зачитывался довоенный Питер, было непросто. В шинели, худой, бледный, с бритой наголо головой, так он и предстал в редакции «Дело народа», со стопкой книг в одной руке и солдатской фуражкой в другой.
Переступил порог и, конечно же, сразу увидел ее. Надел фуражку, опять же для солидности, потом снял фуражку, вспомнив, что находиться в помещении в головном уборе, да еще и в присутствии дамы — плохой тон. Потом просто встал столбом почти у самого порога, да так, что Иванов-Разумник, как раз заканчивающий свои рассуждения о субъективизме, вынужден был налететь на него со всего маху и чуть не сшиб с ног.
Она польщенно улыбнулась… Она — Зинаида Райх, тургеневская девушка с удивительными глазами, сидела за секретарским столом и что-то писала, время от времени поглядывая за окно, где начинало припекать весеннее солнце, а яблоня набирала цвет.
В обязанности секретаря входило просеивание посетителей, прежде чем они предстанут пред очи главного редактора:
- Вы по какому вопросу?
- эмммм… мы… - промямлил Сергей.
- у нас назначено -, несколько растерявшись от неловкости друга закончил Разумник.
Впрочем, поняв странное замешательство Сергея, Иванов ловко взял его под локоть и с некоторым усилием повел к свободному ряду стульев в противоположной стороне приемной, где громко закончил фразу: «Мировоззрение имманентного субъективизма является бодрым, активным, жизненным, субъективно-осмысливающим жизнь человека и жизнь человечества»
На слове «осмысливающим» он сделал логическое ударение и попытался глазами указать на дверь с надписью: «Редактор».
Она опять улыбнулась и принялась за письмо.
Любой бюрократ будь то вахтер, чиновник или главный редактор, получив в свое распоряжение отдельное помещение и секретаршу, становится неимоверно занят и загружен работой. И в этот раз ожидание затянулось. Есенин вполуха слушал рассуждения друга, перешедшего с субъективизма на критику мещанства, и… не сводил глаз с Зинаиды.
С одной стороны ей, безусловно? льстило внимание поэта, с другой — не покидало некоторое ощущение неловкости, точнее, неуместности подобного внимания в затхлом и прокуренном помещении приемной, набитой посетителями.
Она поправила волосы, поднялась из-за стола и подошла к окну, намереваясь впустить в узкий предбанник свежий весенний воздух. И, конечно же, фрамугу заклинило… Есенин всучил стопку книг Разумнику, со вздохом поднялся и направился помогать беззащитной и слабой девушке открывать окно.
«можете не торопиться» - вполголоса и с явным ехидством произнес Разумник.
Действительно, торопиться было незачем, и пока окно делало вид, что не поддается героическим усилиям двоих влюбленных его открыть, они успели поговорить о погоде, весне, стихах и договориться о свидании. Соблюдая при этом некоторую предосторожность, дабы любопытные посетители не смогли заподозрить их во флирте. Так, время свидания она вывела на запотевшем стекле, а место указала глазами. «20.00 под яблоней на противоположной стороне улицы».
Время конечно, долго ли коротко ли, но наступил момент, когда редактор изъявил желание выслушать предложения Есенина о сотрудничестве, в присутствии Иванова-Разумника был подписан договор, в соответствии с которым Есенин мог рассчитывать на 50 рублев жалования в обмен на свои стихи. Этого должно было хватить на пропитание, одежду без шика и небольшую комнату в запутанных Питерских переулочках.
Уходя Есенин как бы случайно забыл стопку книг на секретарском столе, подмигнул Зинаиде Николаевне и отправился подыскивать жилье в сопровождении Иванова-Разумника.
- Ты знаешь, за то время, пока тебя не было многое изменилось - , осторожно начал Иванов-Разумник -, ты бы не заглядывался. Немного помолчав решил добавить: на чужое.
- Прорвемся — ответил Есенин. Тогда ему казалось, что страшнее войны не может быть ничего.
Свидание состоялось в 19.50. Под яблоней. Оба пришли на него раньше. Есенин уже успел где-то купить вполне приличный светлый костюм и шляпу. Аванс был потрачен почти полностью. Остаток ушел на шикарный торт из пафосной кондитерской и цветы.
Покорить девушку костюмом и тортом, привыкшую видеть подле себя, кавалеров во френчах, солидных твидовых тройках, не получилось. Цветы тоже не произвели должного впечатления. Приняв подношение - торт и цветы, Зинаида слегка улыбнулась, скорее грустно, чем беззаботно и оглянулась на дверь редакции.
Есенин хмыкнул, сорвал несколько цветов яблони и пользуясь тем, что руки дамы были заняты подарками, ловко вплел бутон в густые черные волосы. Потом отошел на шаг, любуясь собственным произведением, хлопнул в ладоши и с детской непосредственностью произнес:
- Красота.
Райх не смогла сдержать смех от столь нахального и хулиганского поступка, а отсмеявшись просто предложила:
- Пошли, погуляем… «художник нам изобразил глубокий обморок сирени...»
- «И красок
звучные ступени \
На холст, как
струпья, положил.»
закончил Есенин.
В те годы от Есенина пахло не ладаном, а детством, быть может, за это и полюбила его Зинаида Райх.
Ремарка. Автор знает, что это стихотворение было написано Мандельштамом много позже в 1932 году.
Поначалу их забавляла эта конспирологическая игра в отношениях. Он — английский шпион, она — французский агент. Агенты из них получились так себе, зато зарождающееся государство большевиков предусмотрительно позаботилось о назначении разного рода домоправителей, старших по подъезду и просто бдительных соседей в каждый дом, которые с успехом выполняли роль агентов. Вскоре, в определенных кругах, поползли слухи: Есенин увел секретаршу у самого… на работу опаздывает, документы путает. Начальство было недовольно. Впрочем, влюбленная Зинаида Николаевна, предпочитала отстранено молчать, пока начальство изволило изливать гнев за неподобающее поведение.
В июле 1917 Есенину было предложено убраться, в 1917 предложение еще звучало вежливо и выглядело как длительная поездка с группой агитаторов по городам и весям России. Поэт согласился. Однако уже из Архангельска позвонил Зинаиде и сделал ей предложение.
Встреча была назначена в Вологде. Он не сказав «товарищам» ни слова, перебрался из агитационного поезда в гражданский и махнул в Вологду… Связи с Питером не было, поэтому он ежедневно ходил встречать поезда, ожидая приезда своей Зиночки…
Возможно, это был самый счастливый период их жизни, и, совершенно определенно, этот период счастья мог бы продлиться всю их жизнь, не живи они в России в эпоху перемен.
Узнав, что ее жених фактически сбежал из под опеки бдительных товарищей, а потому без денег, и без работы, Райх отправила своему отцу телеграмму:
«Венчаюсь. Вышли сто»
Прижимистый отец выслал десять. Остальное старый член партии эсеров, а в последствии большевиков, оставил на черный день. Знал, что такой наступит. Этого хватило на обручальные кольца и платье. Венчание состоялось 4 августа 1917 года.
Вернувшись в Питер молодым людям действительно пришлось не сладко. Стихи Есенина не печатали, а Зинаиде, ради сохранения работы, все чаще и чаще приходилось терпеть гнев начальства.
До поры, до времени их не трогали. Товарищам было совсем не до них…
В 1918 году Есенин и Райх перебираются в Москву. Здесь Есенин заканчивает работу над сборником «Преображение», где вполслова, за декором и метафорами имаженизма, спрятана небольшая строфа:
«Зреет час
преображенья,
Он сойдет, наш светлый
гость,
Из распятого терпенья
Вынуть
выржавленный гвоздь.»
Люди еще надеялись на Истинное Слово. Еще был жив Николай Гумилев и Александр Блок. Но все чаще залы собирали не поэты и писатели, а агитаторы и члены партии большевиков. И… уже работала репрессивная машина ВЧК под управлением Дзержинского.
Пожалуй, последним в их совместной жизни счастливым событием было рождение дочери — Татьяны. Доходов Есенина едва хватало на еду и съемную квартиру, денег катастрофически не хватало и Зинаиде Николаевне пришлось искать себе работу. В издательстве ее уже ждали, приторно-радушный прием прошел на высоте и закончился появлением Свердлова прямо в разгар торжества, устроенного коллегами по случаю ее возвращения. Свердлов был сама любезность, расточающая комплементы, с напускным участием расспрашивал он Зинаиду Николаевну о теперешней ее жизни, цокал языком и выражал сочувствие по поводу бедственного материального положения и отсутствия контрактов на издание стихов ее мужа. И, конечно же, обещал помочь, по старой дружбе.
Первый раз Есенин попал в чрезвычайку в 1918 году, как бы случайно. Дебош в престижном ресторане, сопровождавшийся матом в адрес Троцкого и Свердлова, не мог пройти незаметно для бдительных агентов ВЧК. Обычно, учитывая количество пьяных солдат и матросов, дебоширов не доставляли в отделы. Для Есенина сделали исключение, наскоро опросив потерпевшего от оскорблений поэта сексота, Есенина отправили в Лефортово.
Мрачный лефортовский изолятор, его каменные узкие и душные камеры, сами по себе производили гнетущее впечатление на подследственного, но вид до полусмерти избитых людей, вызвал в душе Есенина ощущение непоправимости перемен в стране. То, что бОльшая часть этих людей была невиновна, было очевидно, как и то, что эти люди отличались от пьяной гопоты — большевиков, в лучшую сторону. В камере сидели несколько офицеров бывшей российской армии, два солдата, у которых на двоих было две ноги, а вина была лишь в том, что они пытались вывезти продукты в свою голодную деревню, социалист у которого был обнаружен запрещенный манифест Ленина, владелец небольшой мануфактуры, поставлявшей сукно для нужд армии.
В голове был только один вопрос: «за что?»
Рано утром его повели на допрос. По заведенному правилу, следователей было двое - злой и добренький. Первый допрос проводил Добренький:
- ну что же вы, известный поэт, а ведете себя как базарная баба…
Читал нотации Добренький. Время от времени его пухлые губы растягивались в улыбке, он делал широкий жест, как бы приглашая подследственного оценить его остроумие. Наткнувшись на злой взгляд Есенина, следователь опускал глаза и пухлыми короткими пальцами начинал перебирать на столе бумажки, делая вид, что не замечает подследственного.
- что ж вы так, гражданин поэт, мы к вам со всей душой, а вы волком на нас смотрите. Нехорошо.
Следователь поджал губы, отчего стал похож на гимназистку, пойманную на лжи.
Нотация длилась час, не добившись расположения Сергея, Добренький, вытерев грязным платком со лба пот, удалился.
Через полчаса его сменил злой. Небольшого роста, худой. Самым примечательным в его внешности был лысый череп, казалось, он и составляет основу его лица, серые отмороженные глаза не меняли своей выразительности ни когда этот товарищ улыбался, ни когда он произносил с угрожающим шипением: «так-ссс, значччит не хотите с нами сотрудничччать?». Абсолютно мертвые глаза, которые хотелось закрыть, чтобы мир тьмы не проник в мир живых.
Чаще всего уголки его тонких губ были опущены, а если этот человек пытался улыбнуться, то одна сторона рта приподнималась влево, а на лысом черепе проступали продольные морщины.
У тонкого и заостренного как клюв грифа носа красовались две выступающие родинки, что тоже не добавляло привлекательности этому персонажу.
И, в довершении картины, персонаж обладал тонкими нервными пальцами, подрагивавшими каждый раз, когда подследственный смел говорить ему: «нет».
Как правило, за этим следовал приступ едва сдерживаемого гнева. Когда гнев в злом накапливался, он неспешно вставал, брал резиновую палку и начинал бить ею по голове и ногам подозреваемого.
Для Есенина Злой сделал исключение, презрительно протянув: «ты же у нас писааатель, поээээт», следователь достал нож и полоснул по ладони Сергея…
Вечером того же дня, вертухаи доставили избитого до беспамятства Есенина в его квартиру и бросили в прихожей…
- Ну что же вы так плохо за мужем смотрите, Зинаида Николаевна, опять напился, подрался, а вас ведь предупреждали, не надо связываться с элементами, мешающими революционным рабочим и крестьянам строить великое будущее. Не будет вам с ним жизни. Не будет…
Всю ночь она пыталась привести Сергея в чувство… к утру ему стало чуть полегче, температура спала, он перестал бредить и заснул.
В 8 утра Зинаида Райх отправилась на работу, в приемной уже шептались о происшествии. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то отворачивался. Неожиданно дверь кабинета редактора распахнулась и на пороге предстал Яков Михайлович Свердлов, собственной персоной.
- Ах, Зинаида Николаевна, проходите, я думаю, нам есть что обсудить…
Свердлов сделал приглашающий жест и отошел в глубь кабинета. Впрочем, как только Зинаида Николаевна очутилась в кабинете, а дверь была плотно закрыта, вся напускная любезность Свердлова пропала словно по мановению руки. Он закурил и молча отошел к окну, повернувшись к Райх спиной.
Молчание длилось несколько минут, Свердлов не предложил сесть, а его молчание должно было доходчиво продемонстрировать презрительное отношение хозяина положения к своей подчиненной.
- Чего ты хочешь, Яков — не выдержала Райх.
Свердлов молчал.
- Развода? - упавшим голосом спросила она.
- Ну зачем же, - прервал молчание Свердлов
- я человек несвободный, к тому же революция требует от меня полной отдачи сил… живите… пока. Более того, я помогу вам с жильем. У меня как раз есть свободная квартира, правда там уже проживает один… поэт, думаю твоему мужу будет о чем с ним поговорить. Скучно вам не будет. Последняя фраза прозвучала угрожающе и в душе Райх начал зарождаться гнев, ей хотелось разреветься, швырнуть последние деньги в лицо мерзавцу, но вместо этого она вспомнила распоротую руку Сергея и опустила голову.
- Быть может я даже напечатаю его стихи. - продолжал Свердлов.
- Но и ты должна будешь мне помочь, вернуться на работу в МОЕ издательство…
У меня очень много работы, скоро мне предстоит командировка в Орел. И ты ДОЛЖНА будешь поехать со мной.
Оправившись, Есенин решил уехать из Москвы в Константиново. Она — в Орел. Весь следующий год они виделись настолько редко, что дочь перестала его узнавать.
Из Орла она тайком, через общих друзей и знакомых, отправляла ему еду:
«Посылаю Вам коврижку хлеба, если увидите Сережу скоро поделитесь с ним», писала Зинаида Николаевна Андрею Белому.
1919 год подарил обоим надежду. Войска Деникина подошли к Орлу. Обрадованный Есенин тут же отправил Зиночке телеграмму: «Зина! Я послал тебе вчера 2000 рублей. Как получишь, приезжай в Москву. Типография заработала. Денег у меня для тебя пока 10 000 руб.»
Получив письмо от Сергея она не выдержала и расплакалась… Последний год она прожила словно в аду. Ее устроили работать зав.подотделом искусств в губернском отделе народного образования, и почти все время она находилась под постоянным присмотром чекистов, коллег Якова Михайловича. Однако, скрыться от жизни было невозможно. Ей передавали записки с просьбой вызволить того или иного знакомого из подвалов ВЧК. Тогда она надевала черный платок и отправлялась к Свердлову. Просить. Свердлов неизменно раздражался орал о врагах, контре и своей принципиальности и неподкупности.
В начале марта прибежал бледный как смерть Свердлов, с лихорадочно блестящими глазами, бросил, чтобы она срочно собиралась, они уезжают. Поезд отходит в семь.
На вокзал Зинаида Николаевна не пошла. А Якова Михайловича там ждал не только его личный поезд, но и несколько десятков разъяренных рабочих, чьи родственники были убиты по приказу палача. Для охраны Свердлова, привыкшей иметь дело с покорными и сломленными людьми, это было полной неожиданностью. Свердлова избили. Впрочем, охране удалось отбить и погрузить в поезд своего хозяина. Поезд благополучно прибыл в Москву, а Яков Михайлович скоропостижно скончался 16 марта 1919 года. От весьма распространенной по тем временам болезни — испанки, потому официальная ложь кремлевских вождей не вызвала особых подозрений. С собой Яков Михайлович неизменно возил сейф, который после его смерти был вскрыт его коллегами. В сейфе обнаружились драгоценности, награбленные Свердловым у жителей станиц и городов в ходе борьбы за мировую революцию:
«золотые монеты царской чеканки на сумму 108 525 рублей, 705 экземпляров ювелирных изделий, кредитные билеты на 750 тысяч рублей, а также чистые бланки паспортов царского образца и несколько паспортов на различные имена (в том числе и на имя самого Свердлова)»
Яков Михайлович намеревался все это оставить своему сыну Андрею, вместе с незапятнанной репутацией революционера, как он ему и обещал. Однако, жизнь распорядилась по своему. Свердлов не оставил после себя ни того, ни другого.
В октябре Зинаида Николаевна вернулась в Москву. Вскоре в их бывшую квартиру приехал и Есенин…
Вероятно, единственным его желанием было забрать ее и увезти подальше от вождей октября и их оголтелых опричников.
- я беременна, Сережа… и… я никуда с тобой не поеду… - это все, что она смогла произнести после года разлуки.
В глазах Есенина потемнело. Он кинулся в прихожую, сорвал с вешалки шубу и выбежал на улицу. В голове была только одна мысль: «Предательство». Есенин махнул рукой проезжающему мимо извозчику и велел мчать в Метрополь.
Для Зинаиды Николаевны началась самая черная полоса жизни. 3 февраля 1920 года родился Костя. Оставшись почти без средств, она вынуждена уехать из квартиры и поселиться в Доме матери и ребенка на Остоженке. «Это было убежище для матерей-одиночек. Райх с ее-то гордостью и внутренней независимостью очутилась в таком заведении» - писала в своих воспоминаниях Татьяна Есенина. И все же, гордый человек всегда найдет в себе силы подняться и бросить вызов. 15 сентября 1920 года Райх публикует в газете «Правда» письмо: «Тов.редактор! Прошу напечатать, что я считаю себя вышедшей из партии социал-революционеров с сентября 1917 года. Зинаида Райх-Есенина» По счастью письмо не заметили.
С Есениным они не виделись, изредка ее навещали их общие друзья, а потом и они пропали. В том же году заболел Костя. Тиф. Она ухаживала за ним как могла, и… заболела сама. То, что Зинаида Николаевна выздоровела было чудом. 19 февраля 1921 года Есенин подал на развод, обязуясь обеспечивать материальное содержание Зинаиды Николаевны и детей, Татьяну и Константина. До развода, Константина он видел лишь однажды в купе поезда на станции Ростов-На-Дону. Оба проездом. Она — на курорт в Кисловодск, он с выступлениями по России. Сына не признал… Гордость и обида взяли верх и он бросил: «Есенины черными не бывают».
Впрочем, факт остается фактом, и в 1921 году, и в 1925 году, с собой у него всегда была фотография Зинаиды Николаевны и детей: Татьяны и Константина.
